«Приедешь в сентябре?» — бархатный голос обволакивал. Но, боже, какой сентябрь, как? При моей-то начальнице-самодурке? Хочется — очень, безумно, — но как же вырваться снова сюда, в Club Ulaşlar, в знойный зааланийский Махмутлар, который многими расценивается как заштатный дешман, не стоящий внимания? Я смотрела в огромные зеленые глаза Асмета в фиолетовых сумерках турецкой ривьеры, и миллионы нейронных связей в мозгу трещали электричеством: «Я должна КАК-ТО приехать снова!».
Если ты не путешествовал по Индии в вагоне sleeper-класса, то, считай, вообще не путешествовал.
До меня дошло. Сегодня, сидя в изоляции от мира, когда жизнь особенно скучна и сера, я вдруг осознала, в чем секрет притягательности этих проклятых южных курортов. На глаза попались снимки из моей первой турецкой, да и вообще зарубежной поездки в Аланию. Покопавшись, я нашла и фоточки другого веселого путешествия в мир аланийских развлечений в компании турчанки Эбру, ресепшионистки из отеля «Май Доу» (← жмите, ссылки приведут вас на соответствующие посты). Сравнила свои ощущения: первый раз, неопытный и восторженный, и второй, когда ваша непокорная уже прошла огонь и воду и готовилась штурмовать медные трубы. И нашла эту составляющую. Дома, в родном городе, в офисе и даже городских барах её нет. А там, на побережье, в окружении ахметов-мехметов (или димитросов-алехандро-жюлей и прочих, подставьте сами) есть. Всё просто. Кто понял, может не читать. А кому интересно про мир ночных клубов, тусовщиков, жиголо, легкомысленных девиц и курортных романов, айда за мной. Я, ваша Нади, — *поправляятемныеочки.jpeg* — грёбаный эксперт такого образа жизни. И я снова пишу о Турции, хотя громко заявляла, что больше не буду. Так вот я соврала.
Русская деревня пьёт самозабвенно, виртуозно, талантливо. Мы сидим на кухне. Посуда перемыта, гора свежих домашних булочек аккуратно прикрыта нарядным полотенцем. Через застекленную веранду внутрь проникает желтый свет заходящего солнца — от бликов на стене почему-то на душе приятно. Баба Шура рассказывает про соседа Андрюшу Коголика*:
— Этот пьет без пропусков, причем все: и водку, и самогонку, и спирт, — загибает она пальцы. — Раз он едет на велике. А тут возле гаража лужа была, он слазить начал, не удержался и в лужу бухнулся. А он высокий, так со всего росту! Встал, взял велик и об ворота, как будто это велик виноват, ну… — бабушка поднимает взгляд к потолку, вспоминая подробности.
— А я сижу на лавке и думаю: «Щас заметит, принесут черти», — говорит она. — И точно! Идет, а я ему: «Ступай домой, а то с тебя течет». Он все равно садится с краю и мне: «Ты ж моя самая красивая любимая бабушка». А от самого как будто компотом каким пахнет. Думаю, дай спрошу: «А ты, Андрей, что такое пьешь? Кто тебе наливает?». Он важно отвечает: «Скажу», — и я вижу Братца Коголика воочию, как живого.
— Я, говорит, в той аптеке, что в больнице, все фанфурики выпил.
В Мещанбурге тоже есть арт-гостиные. Одна, может, две. Внутри они как расписная шкатулка юной девы из 19-го века: рамки, зеркала, сухие букеты, лён, барабаны и бубны. Эдакий микс прованса и бохо. Там обычно собираются штучные образцы провинциальной богемы, которые только и занимаются тем, что пытаются привить обывателям тонкий вкус к культуре. Однако они настолько поглощены самовосхвалением и поиском особого исторического предназначения Мещанбурга и его арт-портрета, что не замечают самого Мещанбурга и никак не могут достучаться до сердец его жителей. Потому их сложносочиненные гостиные обычно пусты и безжизненны. Как это ни печально, там, где переизбыток «культурного», увы, очень мало живого.
Зато вот коммунальщики — сословие весьма популярное, ибо дерьмо всего мира — включая арт-гостиные — разгребают именно они. И рассказец мой как раз о том, как две бригады слесарей чинили одну трубу и что из этого вытекло.